Копипаста «Здравствуйте дорогой Мартин Алексеич!» известна многим: мирное письмо пожилого ветерана хозяину дачи превращается в набор бессвязных, а затем вообще инопланетных ругательств. Но не все знают, откуда она. А если знают, почему бы не перечитать классику?
«Норма» — первый роман Сорокина: он начал писать его ровно сорок лет назад, в 1979-м, и закончил спустя четыре года. Действие происходит в Советском Союзе, но с одной примечательной особенностью: в этом СССР все жители обязаны ежедневно съедать 150 грамм говна. Без исключения — от студентов до интеллигентов, от работяг до номенклатурщиков.
«Аня сняла с буфета накрытую тарелку. Под крышкой лежали четыре нормы. Три были потемнее, одна — совсем свежая, оранжево-коричневая. Аня высыпала в нормы орехи, помешала ложкой:
— Эр, а Колиному министерству норму кто поставляет?
— Детский сад.
— Оно и видно. Вон какая светленькая. Мы интернатовскую едим. Ничего, конечно, но не такая… Как пахнет сильно. Эр. Все-таки запах ничем не отбить.
— Испечем, постоит, и никакого запаха.
— Правда?
— Ага… Перемешала? Давай сюда.
Аня передала тарелку, Эра счистила тягучее содержимое в тесто, подсыпала муки и стала засучивать рукава».
К поглощению нормы каждый из героев относится ответственно и даже с опаской. Не есть ее или, чего доброго, выбрасывать — преступление, равноценное измене Родине, и за него можно серьезно пострадать. Детям, которые спрашивают: «Мам, а зачем ты ешь какашки?», обещают, что они поймут, когда будут взрослые. При этом едят везде, даже в полном одиночестве, и внимательно наблюдая за семьей и друзьями — если уж надо всем, то никто не отвертится, такой «общественный договор».
И все же, почему герои книги едят кал?
Уважаемые исследователи, объясняя смысл книги, пишут:
«Объединяющая идея «Нормы» — языковая нормативность советской жизни, которую Сорокин пытается взломать и показать, что на самом деле за норму в позднесоветском обществе приняты ненормальное существование и отношения между людьми, что и отражает их речь».
Да, это действительно так. Но за сложными интерпретациями теряется главное, что нам хочет сказать Сорокин: советская жизнь — это значит жрать говно. Безо всяких метафор.
«…Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому. Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше стали, так вот, норму, значит, вытащил и бутылку с коньяком. Нам по стопке налил, а сам раз куснет — стопку опрокинет, другой — и снова стопку. Так полбутыли выпил.
– Домой не возил?
— Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще ее на шампур, вперемешку с шашлыком. Жарит и ест, хванчкарой запивает».
Речь персонажей действительно является маркером их существования, и тут стиль Сорокина предстает во всей красе. В 1984 году, когда роман был закончен (кстати, само слово «норма» — анаграмма слова «роман»), 29-летний Сорокин сразу же стал культовым писателем в подпольных, диссидентских кругах. «Письма Мартину Алексеичу» неоднократно читали вслух на подпольных пьянках поэты-концептуалисты и художники (например, Лев Рубинштейн или Андрей Монастырский).
С этих писем Мартину Алексеичу и начинается в книге мощный мотив разрушения. Автор хочет просто уничтожить, разъять, распылить на атомы эту советскую речь и действительность. И дальше — самая, наверное, уморительная часть романа, в которой классические советские песни и стихотворения о подвигах и будущем коммунизма интерпретируются буквально.
«Золотые руки у парнишки, что живет в квартире номер пять, товарищ полковник, — докладывал, листая дело № 2541/128, загорелый лейтенант. — К мастеру приходят понаслышке сделать ключ, кофейник запаять.
Через четыре дня переплавленные руки парнишки из квартиры № 5 пошли на покупку поворотного устройства, изготовленного на филиале фордовского завода в Голландии и предназначенного для регулировки часовых положений ленинской головы у восьмидесятиметровой скульптуры Дворца Советов.
Владимир Сорокин, до смешения похожий на Фрэнка Заппу
Представляю, какой восторг это вызывало в 1980-х у первых читателей романа, которым все эти песни и стихи надоели хуже горькой редьки.
«— Але! Город? Девушка, соедините меня, пожалста, с отделением НКВД. Да. Да. Конешно, конешно, я не спешу…
— Да! Да! Здравствуйте!… Да, простите, а кто это… дежурный офицер? Товарищ дежурный офицер, дело в том, что у нас в данный момент снова замерло все до рассвета — дверь не скрипнет, понимаете, не вспыхнет огонь. Да. Погасили. Только слышно, на улице где-то одинокая бродит гармонь. Нет. Я не видел, но слышу хорошо. Да. Так вот, она то пойдет на поля за ворота, то обратно вернется опять, словно ищет в потемках кого-то, понимаете?! И не может никак отыскать. Да в том-то и дело, что не знаю и не видел, но слышу… Во! Во! и сейчас где-то пиликает!
Через час по ночной деревенской улице медленной цепью шли семеро в штатском.
Слева в темноте тоскливо перекликнулись две тягучие ноты, задребезжали басы и из-за корявой ракиты выплыла одинокая гармонь.
Семеро остановились и быстро подняли правые руки.
Посыпались кнопки, от перламутровой панели отлетел большой кусок, сверкнул и пропал в траве. Дырявые мехи сжались в последний раз и выдохнули — мягко и беззвучно».
Сорокин — лучший стилист в русской литературе второй половины XX века, свободно, с блеском и удовольствием имитирующий любые стили письма, от соцреализма до классической русской прозы, от производственного до экзистенциалистского романа, и уже в дебютном романе он расчехляет весь свой арсенал мастера.
А еще эта книга — прекрасное напоминание всем ностальгирующим по нашему советскому прошлому, особенно по советскому обществу и массовой культуре.
— Господи… мерзость какая… откуда они такую вонючую берут…
— Это из интерната Первомайского, откуда еще…
— Гадость какая… черные комки какие-то…
— Ты нос зажми да проглоти. В первый раз, что ль, ешь…
источник
| Эта статья написана интеллектуальным большинством. В итоге от её чтения ни пользы, ни удовольствия. Поскольку с самим большинством мы ничего сделать не в состоянии, хотя бы статью следует переписать или спрятать куда-нибудь подальше. |
| Анонимус! На данную тематику можно пообщаться с копипастой. |
| БЛДЖАД! Эта статья полна любви и обожания. Возможно, стоит добавить немного критики? |
| ZOMG TEH DRAMA. 11 Обсуждение этой статьи неиллюзорно доставляет не хуже самой статьи. Рекомендуем ознакомиться и причаститься, а то и поучаствовать, иначе впечатление будет неполным. |
| « | Как я отношусь к Сорокину? Я не отношусь к секте землеёбов. Владимир Сорокин (быдл. «Меня Чуть Не Стошнило», небыдл. «Боже мой, моё сознание отказывается это понимать», адекватн. «Коричневая надежда русской литературы») — cовременный пейсатель постмодернизмом. По доброй воле литературно погрузился в говнище чуть глубже, чем по шею, перманентно вызывая в нём поцреотичные бурления. Во время писания романа «Норма», попробовал говнеца на вкус, признаваясь впоследствии, что на самом деле говно только пахнет говном, выглядит как говно и по цвету тоже, (surprise! напоминает говно ). А на вкус, так очень даже ничего — как земля. Скандальную известность получил после выхода романа «Голубое Сало». Почётный засисярник и потироносец Луркоморья. Работы этого пейсателя с русскообразной фамилией Сорокин представляют собой тончайшее выстёбывание действительности в обёртке тотального треша, угара и содомии, который обильно сдобрен повышенной натуралистичностью, физиологичностью, обилием анально-фекальной тематики и обсценной лексики. Говно, если коротко. Однако с подачи литературных наймитов, являющихся агентами сионистской сети и призванных укреплять мнение и заставить считать его так называемое творчество отнюдь не «чернухой», а элитой постмодернистской литературы. Для Сорокина характерно множественное использование цитат и аллюзий, стилистически точное подражание различным штампам и стилям (соцреализм, русская классическая литература), с целью исказить их до крайности. Одним из наиболее популярных является сюжет книги «Норма», одна из сутей которой в том, что все советские коммунисты обязаны каждый день съедать свою норму прессованного говна. В разное время с Сорокиным пытались бороться «Идущие вместе» и фофудьеносцы. Впрочем, своими совковыми методами они только сделали рекламу этой «надежде русской литературы». Замечено, что с каждой новой книгой чернухи и зауми становится все меньше, а лулзов и тролленья поцреотов — больше. В последних произведениях заметно смещение в потребительскую тематику, использование кокаина как главного составляющего и оси мира, вокруг которой всё и крутится. Алсо, водка тоже не забыта. Также на отечественных имиджбордах большой популярностью пользуется замечательная копипаста. Подпись «прислал:вован» крайне намекает и символизирует. Особенности стиля сабжа вызывают лютый интерес у учёных, так что интересующимся можно посоветовать многочисленные диссертации по теме. Наиболее знаком читателю вполне поддающийся имитации приём [1] : абсолютно нормальный текст (прямая речь, описание, диалог) незаметно превращается в хуй — какая-либо эмоция или мысль говорящего маниакально разрастается и разрывает текст изнутри, нарушая изначальный стиль, логику ситуации, всевозможные табу, а потом и пунктуацию и даже традицию ставить пробелы между словами. Зачастую разваливаться на куски и мутировать начинают сами фразы и слова. Так производственная зарисовка превращается в обливание спермиями из банки, а тургеневская акварель про дворян — в ад каннибалов. На самом деле сорокинские тексты (роман «Роман», «Сердца Четырёх») всегда имели «конфликт» и «мораль». Конфликт состоял в противостоянии текста/речи (активного начала) и контекста/языка (начала пассивного). Контекст/язык символизировался канонами литературы и языка, текст/речь их, разумеется, разрушали. При этом текст, как активное начало, отождествлялся на том или ином уровне с протагонистами (недаром в романе «Роман» заглавным героем является Роман, одновременно и главное действующее лицо и жанр). Соответственно в хороших текстах Сорокина языковой (он же сюжетный) протагонист — это почти эпический персонаж, культурный герой, противостоящий структуре (одновременно и социума и языка). В конце концов, культурный герой, как и положено культурному герою, расторгает свой брак с действительностью, и его путь двусмысленно и по-ницшеански завершается гибелью, которую культурный герой читает как свою окончательную и абсолютную победу над реальностью. «Голубое Сало» есть предательство Сорокиным своего писательского «я», но самое страшное из его предательств есть предательство воспетого им культурного героя. В «Голубом Сале» культурному герою противопоставляется умеющий устраиваться и сильно озабоченный чьим-то мнением обыватель. Всё это, конечно, отлично вписывается в общекультурный пафос эпохи (так хорошо явленный в передовицах Носика, статьях Курицына и в романе Евгения Попова про правдивую историю Зеленых Музыкантов): обывательское существование предпочтительнее героической смерти, лекарство от спида лучше, чем полеты в космос, на Западе лучше жить, чем в России, а модная одёжка для денди важнее, чем реактор на Луне. Пафос «Голубого Сала» не отличается от пафоса газеты «Коммерсант» и журнала «Столица». Сорокин «Голубого Сала» служит Гельманом для Церетели-Сорокина времён «Сердец Четырех». Насилие, гомосексуальные акты ебли в зад, Гитлер и Сталин в «Голубом Сале» выполняют роль финтифлюшек, барочных завитков, пластмассовых какашек, приклеенных на оскверненной иконе Великого Проекта. Эти вещи ненастоящие. Он не пугает, и нам не страшно. В «Голубом Сале» Сорокин выступает как моралист, апологет мещанской ограниченности — ниспровергатель сорокинского былого ницшеанства и воспетого им в «Сердцах Четырех» Великого Советского Проекта. Среди тонн букв, начертанных автором на бумаге, внимания достойны не все. Но следует иметь в виду существование по меньшей мере:
Есть так же куча рассказов, встречаются доставляющие — Заседание Завкома, Кисет, Соловьиная Роща (особенно хороша структура), Настя, Аварон, Ю, Лошадь С Белым Глазом, Кухня, Ватник. Для текстов характерны, помимо прочего, бытовушные разговоры, очень обычные и реалистичные, и оттого вроде и скучные, зато — всегда уместные. Правильное описание снов — как чего-то, не связанного с внешним миром порой вообще никак. Постоянно встречаются четвёрки, собаки (с которыми обычно не случается ничего плохого — см. Хиросима) и Марины. К тому же за автором числится примерно развитая футурология. Выглядят тексты по порядку приблизительно так:
Кроме того, написал либретто к опере «Дети Розенталя», у которого ноги растут из того же места, что у «Голубого сала», но тема говна не раскрыта. Постановка была в Большом театре в 2005, сопровождалась скандалом. Музыка, как ни странно, довольно приятная (композитор Десятников, как постмодернист чего-то должен был назаимствовать, лучше самому послушать и разобраться что у кого). Место Теллурии уточняется. Многие произведения Владимира Сорокина разобраны на цитаты, часто употребляющиеся в блогосфере.
Я норму ел, и норму есть я буду. с утра сорокин сел за книгу Забит в башку теллура гвоздь Ироня как-то пожаловался, что государственные дела слишком часто отвлекают его от дел собственно шутовских и нужен ему хотя бы один напарник. Такой напарник нашелся в самом Столенграде. Был он тихий, бледный, неприметный. Прозвище ему дали — Сороня, Ироне в рифму. Сороня не умел ни кувыркаться, ни жонглировать деревянными ложками, ни играть на гуслях посконские веселые песни. Он вообще не умел делать ничего хорошего. Зато он как никто умел испохабить посконские народные сказки. Начинал он сказку обычно, как от пращуров заведено, многие даже скучали. Зато конец присобачивал уж такой… Курочка-ряба у него, например, в утешение деду и бабе снесла простое яичко, но в яичке заместо белка и желтка оказалось обыкновенное дерьмо, и оно поползло из скорлупы, затопляя избу, а дед с бабой его ели большими ложками да похваливали. Три богатыря в его переложении начали вдруг убивать совершенно посторонних и невинных людей самыми зверскими и тошнотворными способами, и делали это долго-долго, после чего с помощью чудесного устройства превращались в три козьих катышка, что и было их конечной и высшей целью. Колобок, вместо того чтобы быть ему съедену лисой, вострым ножом выпускал этой самой лисе кишки и развешивал их по всему лесу, а вволю натешившись, начал успешно уничтожать волка, медведя, зайца, дедушку, бабушку и всю их деревню, причем деревня была большая, и ни один ее житель не был обойден вниманием круглого убийцы. Иван-царевич и Серый Волк, проголодавшись после всех своих похождений, недолго думая, зажарили доставшуюся им с таким трудом Елену Прекрасную на вертеле и долго, с подробностями и перечислением частей тела, кушали. А еще он сочинил сказку про голубое мыло, которое варили сами понимаете из чего… На счастье, посконичи научились к тому времени изготовлять из старого тряпья бумагу, и всем придворным, неосторожно пожелавшим послушать Соронины сказки, выдавался большой бумажный мешок, чтобы не губить и без того горбатый паркет. Пакеты обыкновенно переполнялись задолго до конца повествования. И, о чудо, нашлись у Сорони преданные поклонники и почитатели, которые обходились вовсе без мешков, и утверждали они, что Сороня сказал о жизни нашей новое золотое слово, хоть и с нечистотами смешанное. Более того, иноземных послов настолько восхитило Соронино творчество, что они начали наперебой приглашать его погостить в свои державы, поучить тамошних сочинителей уму-разуму, разъяснить миру загадочную посконскую душу. Стремглав его вояжам не препятствовал — хоть такая, а все державе известность получается. Сороня скоро сделался прославлен и на Ироню поглядывал свысока. Но стали потихоньку появляться и настоящие сочинители… |
| Михаил Успенский, «Белый хрен в конопляном поле» |
А ещё сабж упоминается у Пелевина в романе «Бэтман Аполло». Ему там посвящена целая небольшая глава в самом конце с характерным названием «СРКН», и выставлен персонаж «Владимир Георгиевич» там очень узнаваемо, с сильной издевкой и массой аллюзий на различные произведения автора. Владимир Георгиевич же в долгу не остался и в «Теллурии» посвятил одну из глав не менее саркастически показанному персонажу по имени Виктор Олегович с точно таким же количеством отсылок, причем сама глава в точности пародирует пелевинский стиль. Желающие почитать обе главы самостоятельно могут сделать это, например, здесь. Что не менее примечательно, в «Теллурии» сабж уделил главу некоему Владимиру Олеговичу, в первом же предложении которой тот вбивает себе в голову теллуровый гвоздь и вещает.
– Сорокин, – с отвращением поморщился Фридрих. – Ну, это и обсуждать нечего. Случай клинический в самом буквальном смысле. Маниакальная копрофилия, тяжёлая социопатия, всё это ещё отягощённое манией величия. – Я слышал, что он всё-таки неплохой стилист. – Про Мопассана тоже говорили что-то подобное. Что не помешало ему закончить тем же – пожиранием фекалий в сумасшедшем доме. Впрочем, все непотребства, о которых писал Мопассан, по сравнению с сорокинщиной – просто образец чистоты и вкуса. Да что там Мопассан – даже надписи в солдатском сортире более достойны называться литературой. Но в клинику Сорокина отправили лишь после того, как он устроил, как это называют атлантисты, «перформанс» в Центральном Доме Литераторов – принес туда полный пакет дерьма и принялся кидаться им в окружающих. На мой взгляд, надо было изолировать его раньше. По крайней мере, люди бы не пострадали.
источник
Тридцать пять лет назад Владимир Сорокин написал «Норму» — гениальную постмодернистскую энциклопедию стилей официозной советской прозы и типажей, живших на ее страницах. За эти десятилетия Владимир Сорокин проделал путь от enfant terrible русской литературы до ее живого классика, а цитаты из «Писем Мартину Алексеевичу» или фраза «Я свою норму выполнил» превратились в часть интернет-фольклора. Удивительным для книги, написанной о временах брежневского застоя, «Норма» с годами как будто становится всё актуальнее, а ее персонажи по-прежнему живут среди нас.
На эту интересную закономерность обратили внимание в Институте свободных искусств и наук Московского международного университета и предложили Владимиру Сорокину обсудить с читателями свой первый роман, а также создали на его основе арт-проект «Коллективная норма», в котором желающие могли предлагать визуальные образы, с которыми у них ассоциируются цитаты из «Нормы».
Почему именно сегодня стоит перечитывать «Норму»? Что случилось с безымянным пенсионером, бомбардировавшим письмами Мартина Алексеевича? Где в Москве можно напитаться сорокинской хтонью, и есть ли будущее у литературы после того, как были написаны «Норма» и «Тридцатая любовь Марины»? На эти вопросы Владимир Сорокин ответил на лекции, состоявшейся 1 марта в ИСИН ММУ.
«Норма была старой, с почерневшими, потрескавшимися краями».
Как объясняет сам Владимир Сорокин, эту книгу даже нельзя назвать романом, в 80-е ее называли просто «Нормой». Она состоит из семи частей, написанных в жанрах от небольших зарисовок, сделанных почти в стилистике социалистического реализма, до эпистолярного (знаменитых «Писем Мартину Алексеевичу») или описания производственного совещания.
В истории российской литературы немного книг, в которых было бы продемонстрировано столь же кардинальное неприятие советской действительности, как в «Норме». Давящее на человека от детского сада (пропитанного, по выражению Сорокина, «сочетанием сюсюкания и насилия») до гробовой доски требование быть таким же, как все, нормальным , делать то, что от тебя хочет общество, метафорически превращается в романе в сцены организованного государством централизованного поедания фекалий, а блестяще стилизованные под официозную прозу или речь советских обывателей эпизоды заканчиваются гротескным насилием или сумасшествием.
«От вас судьба Рассеи зависит. Она на вас обопрется, на молодых».
Для того чтобы представить, какими новыми коннотациями обрастают фрагменты «Нормы» в эпоху социальных сетей и всеобщего доступа к интернету, в Институте свободных искусств и наук ММУ был реализован проект «Коллективная норма». Из романа Сорокина были выбраны 100 цитат, которые предлагалось проиллюстрировать, нарисовав картинку самостоятельно, сделав коллаж или обнаружив подходящую картинку в интернете.
Интересно, что самыми популярными среди пользователей оказались цитаты «Ордера на обыск и арест будут предъявлены в вашей квартире», «Столица, чего ж ты хочешь» и «„Я русский“, — прошептал он, и слезы заволокли глаза, заставив расплыться и яблони, и забор, и крапиву» — тех, что явственнее всего описывают реальность, в которой мы продолжаем находиться: с накалом пропагандистского патриотизма, чувством опасности, исходящим от власти, и Москвой, противопоставленной остальной России. Коллаж из этих изображений затем был подарен Владимиру Сорокину.
Встреча с писателем была организована в рамках открытого лектория «Важнее, чем контрапункт». Название отсылает к словам Густава Малера, сказанным его ученику Арнольду Шёнбергу по поводу его студентов: «Заставьте этих людей прочесть Достоевского! Это важнее, чем контрапункт». Аналогичным образом преподавателями открытого лектория становятся люди, которые заставляют своих слушателей находить междисциплинарные связи, видеть мир искусства во всей его полноте и обнаруживать в явлениях кардинально новые смыслы.
Помимо Владимира Сорокина преподавателями открытого лектория в марте становились и другие люди, встречи с которыми меняют взгляд на мир: Борис Юхананов, Олег Аронсон, Артур Аристакисян и Юрий Муравицкий, а в мае ожидается выступление Валерия Подороги и режиссера Анатолия Васильева.
Сейчас в ИСИН ММУ открыт набор в магистратуру, где реализуется уникальная модель гуманитарного образования: преподаватели на протяжении двух лет взаимодействуют со студентами, помогая им создавать творческие проекты в рамках направлений «Литературная школа», «Психоанализ лакановской ориентации», «Исследование звука», «Менеджмент в сфере культуры» и «Исследование классики». Также в ИСИН ММУ работает Открытая лаборатория перевода.
«Здравствуйте дорогой Мартин Алексеич! Пишу вам сразу по приезду, прямо вот только что вошел и сел писать».
Как рассказал Владимир Сорокин, перед лекцией он думал, о какой именно из своих книг будет говорить. Хотя выбрать для разговора романы об «опричной России» выглядело бы более очевидным решением, рассуждения о них в последнее время уже превратились в некоторое общее место, в то время как его первая книга в последнее время становится всё более актуальной. По мнению Сорокина, мы живем в ретровремя, в которое всё советское объявляется хорошим, и этот период всё сильнее напоминает те годы, когда «Норма» и была написана. Во всяком случае, для того, чтобы получить свою ежедневную порцию «нормы», сейчас достаточно включить новостные программы на российском телевидении.
Возможная причина этого, полагает Сорокин, заключается в том, что рычаги, которыми пользуется власть для управления обществом, были сконструированы именно в те времена, и хотя эта «коробка передач» успела порядком проржаветь, работать она продолжает вполне эффективно.
А хтонь, которую описывал Сорокин, как подтвердил сам писатель, никуда не девалась и продолжает находиться от нас на расстоянии вытянутой руки. В России всегда было очень много дичи, и для того, чтобы напитаться от нее вдохновением, не требуется прилагать каких-то специальных усилий. В шестидесятые годы Юрий Мамлеев, например, специально для этого по ночам любил захаживать на площадь трех вокзалов.
Сегодняшние исследователи глубинной России могут повторить этот трюк, или попробовать найти другие места с такой же концетрацией хтони в воздухе, ведь ни одного большого романа, который описывал бы современную российскую действительность, до сих пор не написано. Сорокин связывает это с тем, что для него еще не появилось языка, и тем, что происходящее сейчас не помещается в линейное повествование. Для того, чтобы такой роман появился, должно пройти время или произойти какой-то радикальный сдвиг реальности. В конце концов, «Война и мир» была написана только через 50 лет после войны 1812 года. Может быть, и сейчас нам придется подождать несколько десятилетий для того, чтобы появился роман, в пространстве которого воплотится вся сегодняшняя Россия, а может быть, это произойдет и раньше, ведь реальность сейчас меняется очень быстро.
«Выйдя из лагеря в 1984 году, эта сволочь опять засела за книги».
Владимир Сорокин рассказал, что начал заниматься литературой в 1979–80-м годах, тогда и были написаны первые части «Нормы». Первыми появились так называемые стихи и песни.
Сорокин: Седьмая часть, где я использовал советскую поэзию, создавалась на материале поэзии разного уровня — от вершин до безымянных графоманов, печатавшихся в газетах «Вечерняя Москва» и «Московская правда», которые выписывали мои родители. Мне казалось, что эта плакатность, эти плоские герои, сошедшие со сталинских плакатов, все-таки могли раскрыться по-новому и стать тем, кем они, собственно, родились. Монстрами. Я выпустил их на свободу из этого жанра.
После этого Сорокин начинает писать как отдельную повесть текст под названием «Падеж» — это была работа со стилем сурового деревенского соцреализма. В «Падеже», включенном позднее как фрагмент в «Норму», секретарь райкома и чекист приезжают с инспекцией в некий советский колхоз и подвергают его председателя, виновного в падеже скота, жестоким издевательствам и унижениям, одновременно разрушая колхозное имущество. Вскоре обнаруживается, что в качестве скота на этой ферме использовались люди, которых называли пораженцами и вредителями.
Сорокин: В то время я уже был в андеграунде, но волею судеб работал художественным редактором журнала «Смена» и заведовал там страницей карикатур. «Падеж» я писал по вечерам и очень хорошо помню, что никак не мог придумать финал. Сцена с ведром бензина, на котором написано «Вода», вспыхнула у меня в голове на станции «Новослободская». От этой вспышки я пошел вверх по эскалатору, двигавшемуся вниз, и упал, но зато закончил текст.
Самым знаменитым образом, благодаря которому эта книга и получила свое название, является «норма» — брикет спрессованных фекалий, который каждый день должны употреблять в пищу все жители советского государства, выполняя таким образом долг перед социалистической Родиной, несмотря на то, что этот процесс им явно отвратителен. Из стилизованных под соцреалистическую прозу коротких зарисовок о том, как представители разных слоев советского общества — от инженеров и художников до гопников и диссидентов — вынуждены поглощать дурнопахнущий продукт, состоит первая часть книги.
Сорокин: Первая часть «Нормы» писалась позднее. Сначала я написал некий рассказ в стиле соцреализма начала 80-х. Молодая советская семья, муж возвращается с работы домой, где жена ждет его с ужином. С собой он приносит коробку, открывает ее… На этом месте в тексте было: «На дне коробки корявым кренделем лежало говно». Он показывает это говно жене и говорит, что у нас на работе было собрание, нам рассказали, что сейчас очень сложная международная обстановка, Катар объявил эмбарго, и Партия дала мне задание съесть этот продукт, чтобы я стал более мужественным и готовым на всё. Жена пытается задавать какие-то вопросы, но так или иначе он съедает говно вместе с гречневой кашей и запивает чаем. Потом они смотрят телевизор, ложатся в постель, он пытается поцеловать жену, но она говорит ему: «Знаешь, Сережа, я что-то устала…», и они засыпают.
Я показал этот рассказ поэту Всеволоду Некрасову. Он сказал: «Володя, это памфлет», и был прав. В общем, рассказ я уничтожил, но об этой теме не перестал думать, потому что тема партийного говноедства в народе прочно жила. Например, в журнале, где я работал, передовицы называли «черняшками». Зам. главного редактора вызывал какого-нибудь завотделом и говорил: «Старичок, сегодня черняшку в номер наваляешь ты», и старичок садился писать.
Опыт работы Сорокина в журнале «Смена» получил отражение в части книги под названием «Летучка», которая описывает производственное совещание в советской редакции, где чудовищный канцелярит, из которого состоит речь его участников, превращается в разговор на неизвестном языке с редкими вкраплениями русских слов: «Да я раоркнр опра, Григорий Кузьмич, — Бурцов повернулся к нему. — Ребята действительно длыоренр шворкн».
Сорокин: Потом я решил зайти с другого бока. Подойти к вопросу чисто феноменологически. Написать некий корпус безличных текстов (а таково любое советское письмо), где люди едят некую норму, которая никогда не называется напрямую. Это коричневый продукт в стандартной упаковке, он может быть посуше или пожиже. Люди, имеющие отношение к номенклатуре, едят продукт более высокого качества, а в провинции жалуются на то, что у них норма вообще какая-то низкопробная. Собственно, этот текст написался, стал циркулировать по нашему кругу, и у меня появился уже определенный имидж: Сорокин — это «Норма». Потом я отложил «Норму» до 1984 года, когда написалась пятая часть: «Письма к Мартину Алексеевичу».
Эти письма, каждое из которых начинается обращением «Здравствуйте, дорогой Мартин Алексеевич», пишет своему родственнику-интеллигенту безымянный старик, проживающий у него на даче. «Письма к Мартину Алексеевичу», начинающиеся вполне уважительно, чем дальше — тем всё сильнее пропитываются злобой человека из простонародья к столичному интеллигенту и переходят в набор бессвязных оскорблений и бреда, а затем и вовсе в фонетическое письмо.
Сорокин: История безымянного собеседника Мартина Алексеевича заканчивается тем, что он превратился в чистый звук «Ааа…» Эта часть была написана на даче в Загорянке, когда у нас родились близнецы в 1980 году, и мы переехали жить к родственникам. Этот опыт был покруче коммунальной квартиры (в которых я никогда не жил). Под впечатлением от этой жизни, от разговоров про огород, про то, кто будет вскапывать картошку или когда мы будем делить веранду, собственно, и написались «Письма Мартину Алексеевичу», а потом они уже пошли в жизнь, и до сих пор разные люди мне говорят: «Вот, я получил письмо, и это просто твой Мартин Алексеевич».
«Письма к Мартину Алексеевичу» затмили «Норму» собой, их стали читать, они имели успех, и художник Андрей Монастырский исполнил их, записав на немецкий магнитофон, подаренный его подругой. В свое время это был хит, а сейчас эта запись выложена на моем сайте, и ее можно послушать. В конце концов, до 1985 года кирпич под названием «Норма» был собран. Трудно было сказать, что это такое, ее невозможно было ни с чем соотнести, и одна моя знакомая сказала мне: «Володя, за такую книгу государство обязано автора уничтожить». Это, конечно, была похвала высшей меры, и я завершил «Норму», сделав некую рамку — арест Гусева. В начале его арестовывают, а в конце следует квазимистическая сцена.
Когда книга была закончена, знакомая Владимира Сорокина — немка-славистка Элизавет Гебрингер — сделала ее ксерокс в немецком посольстве и отправила на Запад. Она пыталась издать эту книгу в Европе и даже отправила ее на перевод трем славистам, двое из которых просто не поняли, что это такое, а третьим оказался славист Борис Гройс, который «Норму» похвалил. Так или иначе, перевода «Нормы» тогда не получилось, он произошел позднее, уже в девяностых, но Борис Гройс написал на нее рецензию и цитировал в своей книге «Gesamtkunstwerk Сталин», благодаря чему роман стал известен на Западе.
Что происходит с литературой дальше после того, как в ней был продемонстрирован распад языка образца «Нормы» и «Тридцатой любви Марины»? Дальше были написаны другие книги. Ведь и после «Улисса», и после «Поминок по Финнегану» были написаны тысячи других романов, напоминает Сорокин, и никакой смерти литературы не произошло. Каждая книга — это отдельная языковая задача, выполнив которую, писатель может ее отодвинуть, сделать паузу и… начинать новую.
источник
Многие критикуют Владимира Сорокина за мат, за насилие, за какую-то извращенность в его текстах. Эти люди думают, что литература должна следовать определенной традиции, встраиваться в определенные нормы и воспитывать в людях доброе начало, как это делал, по их мнению, Пушкин, Достоевский, Толстой и далее по списку вплоть до Солженицына. Книга «Норма» как раз о таких людях. Сорокин как представитель московского концептуализма делает свою литературу совсем не так, как «наше все»-классические писатели.
Искусство рождается из авторской идеи. Вот поставил Марсель Дюшан в галерее писуар и назвал его «Фонтаном», то это и будет фонтан. Потому что произведение искусство делается прежде всего обстоятельствами и волей самого автора, а не достижением какого-то мастерства, качества и т.д. Такой писуар мы видим каждый день, но не считаем его произведением искусства, и только в рамках галереи мы начинаем воспринимать конкретную обыденную вещь, как что-то не из этого мира. Так и Сорокин оперирует всегда социальными мифами, брендами, мировоззернческими позициями, создавая из них художественное произведение.
«Норма»-это, наверное, самое точное произведение соц-арта об убогости людей. Тоталитарное советское общество строилось на абстрактных началах и было бесчеловечной машиной, которая вырабатывала определенные показатели. Тогда говорили, что «столько-то засеяли площадей, столько-то построили, выполнили норму, перевыполнили». Можно вспомнить занменитое стахановское движение. Это было общество, где строили новых людей, которые должны были точно приходить на работу, вкалывать, рожать детей, служить советскому союзу и если родина попросит — умереть. И никто против этого долгое время не протестовал. Люди сами этого хотели. Ведь было все понятно, все просто. Надо было только выполнять норму и тогда старость твоя обеспечена. Так в первой части «Нормы» люди едят каждый день говно, даже никак не сопротивляясь этому. Кто-то делает кашку, кто-то посыпает сахаром или приправами. И когда в разговоре с матерью мальчик задает вопрос: «Мам, а разве, действительно, вкусно, что ты ешь?» Мать просто отвечает, что так надо и продолжает есть.
Кроме концепта «нормы» советское общество скрепляла еще идея о руководящей и направляющей и власти ГБ, что вот якобы существуют специальные органы, и они уж точно не дадут развалиться стране. Сорокин вставляет рассказ о том, как гэбэшник приезжает с проверкой в совхоз, где пошел падеж скота. Гэбэшник видит, что все в этом селе ветхое. Зерно грабят сами же крестьяне, водонапорная башня еле держится, а недовольные убиты и лежат в карцерах. В конце концов гэбэшник устраивает общее собрание, где народ сжигает руководителя села, кто это все допустил. На самом деле там более глубокие вещи затронул Сорокин: и одурманевание быдла, и некрофильскую сущность советского режима и идеализацию деревни. У Сорокина надо реально вчитываться в каждый абзатц текста, потому что он с читателем постоянно ведет такую интересную игру со смыслами.
Мне больше всего понравилась пятая часть, которая состоит из писем-монологов к Мартину Алексеевичу. Эти письма составляет ветеран войны. Он живет со своей дочкой Машей в пригороде, заботится об огороде, полет, сеет, вскапывает там все. И описывает, что он делает. Это, конечно, намек на всех этих писателей деревенщиков, которые искали истину в деревне, в полях, деревьях, природе. Так вот этот ветеран от письма к письму становится все более раздражительным.
Он не владеет домом, где он живет, а просто присматривает за ним, а вот настоящие собственники молодые Люба и Николай приезжают на эту дачу и живут в свое удовольствие. Это все старому деду не нравится, он считает, что они тоже должны помогать, а не на готовенькое приезжать. Вообщем, Сорокин вскрывает этот наш вечный миф о продолжение традиций. Вот, ветераны воевали за нас с фашистами, а теперь только им надо помогать. Главное-это наши ветераны. А тут такие гедонисты, которые не считают, что этот старик сделал что-то ценного. Да, в огороде копается, усики у клубники стрежет. А интересно ли стричь усики гедонистам? Наверное, не очень. Все это старика раздражает. И он приходит потом в такую ярость, что начинает говорить каким-то странным языком. Тут Сорокин как концептуалист делает потрясающую вещь: с помощью языка показывает отстраненность этого как будто инопланетного персонажа для Мартина Алексеевича и для читателей.
Позволю процитировать один фрагмент, орфография и пунктуация тоже играет роль: « Вы думаете я тут значит паши а вы там клубничку приедите с молочком поедите и на тераске анекдотики-хуетики разные а мы тут паши на вас. Значит кто так вот паши а я не общественность простветить вас и я тебя срал чтобы ты не гадить мне а мы значит торф и срать чтоб! Нет уж мы тоже срать чтобы не кулаки и я не гадить на вот и все. Я тебя ебал говна гадить много. Я тега ебал срать мого говна. Я тега егал могол сдать все. Я тега егал сдаты мого. Я тега мого ега тега» и т.д. А заканчивается эта вся прелесть так «ааааааа аааа аааааааа ааааааааааааааааааааааа ааааааааааааааааа ааааааааа ааа ааааааааааа аааааааа».
Сорокин экспериментирует с языком, со смыслами, с формой. «Норма» как роман арестованного писателя Бориса Гусева. И ее начинает читать гэбэшник. В этом макро романе присутствует рассказ об этом утопическом обществе, где люди едят говно, поэма про норму ( нормальный роды, нормальный мальчик, нормальный крик, нормальное дыхание, нормальный Ленин и т.д.), опять же сюжет, связанный с публикованием повести, сборник стихов «Времена года» ( там собраны стихи на каждый месяц). Про январь там такое:
Январь блестит снежком на елках,
Сверкает солнце на иголках,
Владимир Сорокин-это тонкий стилист и эстет, для которого главное красота. И через эту призму он и воспринимает мир. «Норму» нужно читать, потому что общество, которое описывает Сорокин никуда не ушло. Поэтому Сорокин пишет в начале 2000ых «Сахарный Кремль» и «Опричник». Союзы православных христиан, националисты, кондовые литературоведы, ортодоксальные марксисты, учителя, милиционеры, президенты, -все говорят о норме. И никто не хочет понимать, что это просто кусок говна.
источник
Намедни вот наткнулся на список 27-и книг, которые должна прочитать каждая девушка, до того как ей исполнится 27. Список вроде внушал уважение и краткими аннотациями пробуждал интерес к указанной в нем литературе. Ремарк, Уайльд, Голдинг, Фитцджеральд, Воннегут, Набоков, Бёрджесс. Все выглядело очень вкусно и достойно. Автор поста очень точно и интригующе написал к каждому произведению обзор. И вдруг. Сорокин «Настенька».
Резюме:»Первый и главный рассказ сборника “Пир” о юной девушке, которую съели родители на ее шестнадцатый день рождения, — следует читать сразу после окончания школы, когда сердце еще томится тургеневской негой и бунинской печалью. Рассказ “Настенька” отличается от “Темных аллей” точно так же, как взрослая жизнь от детства. И уж если начинать взрослую жизнь, то с рассказа “Настенька”. Тогда дальше не страшно будет. »
Про Сорокина я слышал только, но не читал. Слышал почти всегда нелестное. Но! Хочешь узнать — посмотри сам. Я забил в поиск «Настеньку» и первым делом наткнулся на отзывы.
Я люблю жестокие книги. Что-нибудь вроде Паланика «Колыбельной», «Кишки» и тому подобного.
Но. Но что это?
Большего ужаса я не читала в жизни. «Настя» не то, чтобы противно, ужасно. Просто. Просто это тупое и унылое дерьмо.
Это — литература? И еще, знаете, эта книга состоит в списке «27 книг, которые нужно прочитать до 27 лет»
Прочтем, пожалуй о том, как девочек в наше время родители жарят и едят. А что, нужно знать такое до 27 лет. Нужно успеть до 27 лет разочароваться в литературе.
Все герои — сборище маньяков, якие сбежали из псих-больницы. У них своё общество, свои устои. Боже мой, да о чем можно говорить, когда.
«Холодный нож вошел в лобок как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ»
«Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке. Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым. Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот.»
Ну и то, чем является сама книга.
«Наклонилась, подняла платье, спустила панталоны и присела на корточках. Раздался прерывистый звук выпускаемых газов.
— Господи, какая я обжора. — простонала она.»
Короче, это даже не противно. Это тупо. Убого.
Не тратьте время, не читайте.»
Норм? Не только сам отзыв, но и цитаты из рассказа впечатляют,нет? Дальше, следующий отзыв.
«Начало не вызывает никаких отвращений: природа, дача, помещики, солнце, дети, шестнадцатилетие, любовь, семья. Всё нормально — ничто не мешает читать дальше.
Однако потом я вспоминаю лишь лопату, печь, родителей, которые жрут свою дочку, причмокивая. Не понимаю, чего они ждали шестнадцатилетия, если так хотели доченьку то съесть. Раньше надо было, пока совсем юная и чистая. Причём всё описано в ярких красках и с деталями. Это чтоб такие вот как я могли представить себе такую ситуацию. Или не представить, а просто прочитать, а фантазия уже сама выстроит всё, что нужно.
В конце Настеньку съели. Все счастливы и довольны.
Сюжет, ты где? Мораль, ты где? Разум, ты где? Смысл, ты где? Возраст, ты где?
Оказывается позже, что произведение «Настенька» нравится многим людям, что кто-то считает его гениальным и особо поучительным (видимо, я далека от таких людей). Кто-то говорит, что это произведение весьма невинно, ибо надо дальше ознакомиться с Сорокиным. Нет уж, спасибо. Я, конечно, не берусь судить о человеке по одному произведению, но Сорокин попадает под такую категорию.
А ещё Сорокин не просто мужик и альфа-самец-извращенец, он ещё и отец. Хотел бы он, чтобы его дети такое читали, или он хочет это сделать с ними? Или что это? Больное воображение? А оказывается, теперь за него награждают премией «За особые заслуги перед российском литературой». Это вам не хухры-мухры, и даже не Набоков с его «Лолитой» и не популярные нынче «Оттенки серого». Нет. Это там и рядом не валяется.
А ещё. молодежный журнал Seventeen включил «Настеньку» в список из 27 книг, которые обязательно надо прочитать, поставив ее в один ряд с такими произведениями как «Алые паруса», «Джен Эйр» и «Над пропастью во ржи». Грустно, товарищи, грустно.»
«Тина
Решилась прочесть эту книгу ,так как она входит в список 27 КНИГ, КОТОРЫЕ НЕОБХОДИМО ПРОЧИТАТЬ ДО 27 ЛЕТ.Прочла. Слов нет, ничего более мерзкого, пошлого и отвратительного я не читала! Как такое вообще можно назвать литературой? Читать такой бред, никому не советую!Not so
Оценила книгу на -4
Зося
Очень обидно,что подобные книги считаются»модными» и преподносятся,как образец правильной литературы.Гадость.Неужели ,чем больше дерьма на нас выльют,тем круче?Обидно.
И признаю,пусть я обладатель не самого тяжелого ума,но прочитав подобное горжусь своей привязкой к фэнтези и ЛР
Оценила книгу на -4
Samaria Лариса
Боже сохрани вас от прочтения этой мерзости.
Hюша
Автору нужны санитары, если ему вообще кто-то в силах помочь; да тех, кто считает такое чтиво модным — туда же. Отвратительно, омерзительно.
kotenok180693 Стариченко Екатерина
мерзость
Оценила книгу на -4
lamba semenova maria
nichego sebe kommentarii y knigi.chitat ne riskyiu.
Vadscorpio
Пипец полный. как-то диковато.
Оценил книгу на -3
ЕЕлена
Не могу оценить сие произведение. Извините, В СОРТАХ ДЕРЬМА — НЕ РАЗБИРАЮСЬ.
Mertsana
Согласна, жесть еще та..»
Но естественно были и люди, которые заценили шедевр:
«Прочитав этот замечательный рассказ, я решила узнать отзывы людей о «Насте», и каково же было мое удивление, когда я наткнулась на один негатив о книге! Люди, неужели вы не знаете, что такое МЕТАФОРА? Что такое художественные образы? Как вы вообще могли подумать, что некий В.Сорокин напишет книгу о каннибалах, а российское издательство «это» пустит в тираж?! Если коротко — «Настя» не о еде. А о том, как родители, друзья, родственники и общество просто и непринужденно захламляют мозг 16-летним уже-не-детям.
Сорокин предусмотрел все — все события происходят в 16й день рождения Насти — не в 15 (ибо это еще ребенок), и не в 17 — почти взрослый человек, а именно в 16. Пресловутый каннибализм и покорное согласие и даже хотение Настеньки чтобы ее съели — чистые художественные приемы, это своеобразное завуалированное влияние общественности по всем пунктам на мозг ребенка. Бедный Владимир Сорокин, представляю как же он сожалеет о недальновидности современных читателей.
Единственный минус — концовка. Сорокину следовало подумать, что раз читатель не понял начала и кульминации, то что можно сказать о концовке? Думайте, господа, и вчитывайтесь. Сорокин — это не чтиво на вечер.»
Луркморе:
«Владимир Сорокин (быдляцк. «Меня Чуть Не Стошнило», небыдляцк. «Боже мой, моё сознание отказывается это понимать», адекватн. «Коричневая надежда русской литературы») — cовременный пейсатель постмодернизмом. По доброй воле литературно погрузился в говнище чуть глубже, чем по шею, перманентно вызывая в нём поцреотичные бурления. Во время писания романа «Норма», попробовал говнеца на вкус, признаваясь впоследствии, что на самом деле говно только пахнет говном, выглядит как говно и по цвету тоже, (surprise! напоминает говно). А на вкус, так очень даже ничего — как земля. Скандальную известность получил после выхода романа «Голубое Сало». Почётный засисярник и потироносец.»
Я потом прочел саму «Настеньку». Потом роман «Роман». Много думал. Но предупрежу сразу — ощущался эффект в виде подсознательного желания кого-то убить изващенным способом. Думаю, если вы всё же заинтересуетесь , не смотря на кучу просьб не читать это, и прочтете и ощутите так позывы к раскурочиванию чьего-то тела, даю совет — просто держитесь. Держите себя в руках, не давайте этим мыслям звучать в голове. Думайте обо всём светлом что есть. Это вы просто заразились ментальным вирусом. Не знаю, надолго ли и насколько вы сильны ему противостоять. Лучшее — это не читать. Но коль уж прочли — вам потом с этим жить и чувствовать, как извращенец внутри вас борется за власть над вашей головой, как, попросту говоря, едет крыша. Пафосно немного, но, блин, думаю, так оно, по другому не скажешь.
источник
— Можно ли приготовить какое-нибудь блюдо по рецепту вашей книги?
— Да, можно. По этой книге можно в домашних условиях приготовить блюдо из катушечного магнитофона, мужских носков или сделать женские туфли в шоколаде, например. Все это описано в новелле «Банкет».
— То есть как тот мужик в «Книге рекордов Гиннесса», который точил напильником машину и потихоньку ел металлическую пыль. Наточит пригоршню — и ест.
— Да-да, вы правы, примерно так это и выглядит. A propos, я пробовал говно.
— Сначала свое, потом своих детей. Так вот, я попробовал и понял, что вся его мифология держится на запахе. В остальном оно абсолютно безвкусно. В его вкусе нет ничего, что могло бы отталкивать.
— Ну ведь писатель должен знать, о чем он пишет. В этом его, так сказать, честность.
— Да, поэтому я его и попробовал, когда начал писать «Норму».
Неудивительно, что писатель Сорокин — кумир всех рукопожатных граждан.
Ему бы к Андрею Макаревичу в рукопожатную передачу «Смак».
Goblin рекомендует заказывать одностраничный сайт в megagroup.ru
| cтраницы: 1 | 2 | 3 | 4 | всего: 317, Goblin : 9 |
| whisper2004 Совестливый, рукопожатный человек. Месье, же не манж ля мерд па сис жур! Гебен зи мир битте айн бисхен шайзе! > Так вот, я попробовал и понял, что вся его мифология держится на запахе. В остальном оно абсолютно безвкусно. > Пытался читать — говно, про говно, от говноеда. Как так можно — про интеллигентного писателя? > Пытался читать — говно, про говно, от говноеда. тем не менее у гражданина прекрасное чувство языка (великого могучего) и пишет он крайне ловко, лучше очень многих > A propos, я пробовал говно. То коней ебут, то говно едят День Высокого Искусства на Тупичке Творец знает толк. Походу, это первый этап для создания Мирового Шедевра кто этот человек? что он напсал? После прошлой заметки думал — Герман дебил квадратный, теперь понял: он ещё ничё, есть парни покруче германа. > — Да-да, вы правы, примерно так это и выглядит. A propos, я пробовал говно. Сначала подумалось, он про чтение своих книг говорит, ан нет. > Паноптикум Высокого Искусства на Тупичке А почему они говно английским словом называют? Чото я отстал от жизни. Ну говноед и говноед. Овцеёбы тоже по иностранному теперь называются? — Да-да, вы правы, примерно так это и выглядит. A propos, я пробовал говно. — Сначала свое, потом своих детей. Так вот, я попробовал и понял, что вся его мифология держится на запахе. В остальном оно абсолютно безвкусно. В его вкусе нет ничего, что могло бы отталкивать. Ну наконец-то интелегенция попробовала свои плоды на вкус)) > > Он же культурный человек! Пробовал, видать, ножом и вилкой. А пропо, он пробовал говно авек лё куто э ля фуршет. > А пропо, он пробовал говно авек лё куто э ля фуршет. Для ценителей есть кофе Kopi Luwak и вино Pipi de chat! > То коней ебут, то говно едят Золотой дождь русской литературы!! > — Да-да, вы правы, примерно так это и выглядит. A propos, я пробовал говно. Это что за херня, комрады. нет слов, одни мысли Получается, что по русской гастрономической метафизике можно есть любое говно! Или я не так понял? Владиммир Сорокин, наверное, считает себя передовым и шокирующим писателем, раз пробовал говно. Однако он отстал от жизни — японцы вовсю стейки уже делают из говна http://oper.ru/news/read.php?t=1051608299 Аналогично и Эдуард Лимонов — его пассажи про отсос у негра были интересны в ореоле запрещенности и эксклюзивности. А сейчас на порнолабе на любой вкус, любые комбинации, все сосут у всех, раздел Scat тоже есть, кстати. А раз так много, то уже неинтересно. Я думаю, творцы очень разочарованы теперь, когда все везде есть и все разрешено — потому что внезапно оказалось, что их «творчество» не эксклюзифф и не шок, а унылое говно. Не-не,не так. > Всего один вопрос. because he can, натурально люди крайне ебанутые создания, в целом! > Кому: DarkMagician, #33 И журналист 10 минут молчит, а потом спрашивает, а как называется ваша новая книга? Всё уже схавано и высрано. Дважды. > А где цинк? Первоисточник — в студию! > Макаревич его еще на передачу «Смак» не пригласил? Ну почему же идиот? Творческая сущность требует открытий, свежих впечатлений. Не удивлюсь, если он пробовал гомосятинку. > Ну почему же идиот? Творческая сущность требует открытий, свежих впечатлений. Почему бы писателю для свежих впечатлений не поработать месяца три на сталелитейном заводе, в шахте, монтажником-высотником, скотником, стропальщиком, матросом рыболовецкого судна? Открытий и свежих впечатлений хватит на годы. Кстати, как-то раз смотрел передачу на дискавери, про туалеты. Очень толково и доходчиво. Например, там было популярно рассказано, зачем у унитазов такой изгиб трубы — оказывается, вода, которая постоянно присутствует в загибе, не дает запахам из сортирной трубы проникать в туалетную комнату. Гениально и просто — никаких клапанов нет, а санитария обеспечена. Но также в передаче была рассказана предыстория сортиров. И вначале была теоретическая часть про то, что человеческая моча — она практически стерильна, недаром существует уринотерапия (а у Клавелла в «Тай-пэне» еще и описано полоскание рта мочой младенца, на манер ополаскивателя). А вот человеческий кал в любом виде — сборище опасных веществ, микроорганизмов и личинок паразитов! Недаром в средневековой Европе были массовые эпидемии холеры и чумы. В передаче рассказывали про Лондон, где еще два века назад все говно текло по сточным канавам по краям улиц, и фактически разлагалось на территории города. В просвещенном Париже тоже было аналогично, прекрасные француженки из ведер и тазиков выливали отходы жизнедеятельности прямо на улицу. Культура, хуле. Так что Сорокин — долбоеб, раз пробовал говно. Теорию надо знать. Дискавери по-любому лучше Сорокина. Это что же получается, писатель Сорокин бесплатно говна наелся!? > Это что же получается, писатель Сорокин бесплатно говна наелся!? Он то как раз не бесплатно, он книгу продал, а вот читатели — те, мало того, что пожрали, так еще деньги за это заплатили. Это все для быдла и недочеловеков. А вот говнеца своего, и детского отведать- самое оно. [ с трудом сдерживает рвотные позывы ] > Это что же получается, писатель Сорокин бесплатно говна наелся!? Почему бесплатно? Книга то поди уйдет милионными тиражами! > поработать месяца три на сталелитейном заводе, в шахте, монтажником-высотником, скотником, стропальщиком, матросом рыболовецкого судна? > зачем у унитазов такой изгиб трубы Практически изгиб гитары желтой, кстати эта штука называется гидрозавтвор! > А вот человеческий кал в любом виде — сборище опасных веществ Сорокин привык жить рискуя! > Непонятно только одно: почему писатель Сорокин является «кумиром всех рукопожатных граждан»? Наверно, задавать вопрос надо рукопожатным. > Наверно, задавать вопрос надо рукопожатным. Прошу меня извинить, но это был, так сказать, риторический вопрос. > Почему бы писателю для свежих впечатлений не поработать месяца три на сталелитейном заводе, в шахте, монтажником-высотником, скотником, стропальщиком, матросом рыболовецкого судна? Кому сейчас нужно воспевание труда? Другое дело, если творец расскажет в деталях, как его огуляли трое шахтеров в подсобке после смены. Это пройдет на ура. Да только где вы таких шахтеров найдете? [яростно отплёвывается] Тьфу, мерзость. [отодвигает тазик]Ну и жрал бы свое говно и дальше. Книги-то нафига об этом писать? Недержание кала в голове? Переполнение? > Могу посоветовать камрадам ради спортивного интереса прочитать «ледовую» трилогию. Может быть, мнение о действительно талантливом писателе и изменится. мое мнение «о действительно талантливом авторе» уже не измениться читать его «ледовую» трилогию я лично не собираюсь! Вообще зачем читать книги автора который жрет говно да еще и об этом гворить в интервью! Страшно представить, сколько всяких дебилов и збочинцев шарахается по улицам, и при этом выглядят, как люди 🙂 > зачем читать книги автора который жрет говно Если ты принимаешь за чистую монету то, что говорят в интервью люди, подобные Сорокину, то в жизни тебя ждет немало сюрпризов. > Если ты принимаешь за чистую монету то, что говорят в интервью люди Эпатаж и чувство меры не должны пересекаться? Некорректный вопрос. Вот лежит передо мной книга. Без обложки, без названия, без имени автора. Страницы с текстом. Я читаю и мне нравится. Читаю взахлеб и требую продолжения. Через пару лет узнаю, что автор насилует младенцев на глазах их агонизирующих матерей и происходит это все посреди горящего дома престарелых (и, главное, — действительно совершает все эти вещи, а не рассказывает о них в интервью). Я являюсь в данном случае поклонником этого отродья? > Если ты принимаешь за чистую монету то, что говорят в интервью люди, подобные Сорокину, то в жизни тебя ждет немало сюрпризов. Камрад, ну так ведь и Хармс что-то, наверное, хорошее написал. А до чего докатился: http://oper.ru/torture/read.php?t=1045689231. Да и Михалков тоже хороший актер (в «Жмурках» и «Приключениях Шерлока Холмса» играл самого себя, фактически) и режиссер (был?). Речь ведь про конкретные их слова, конкретные фильмы. И про то, что болезнь она прогрессирует, и на начальных стадиях вроде получается нормальный креатив. А потом уже начинает пугать. Ну как у Тинто Брасса «Калигула» — классика и шедевр, а еще жестче — и будет уже материал для уголовного дела, не говоря уже о помещении в психушку. > Эпатаж и чувство меры не должны пересекаться? эпатаж — это выход за край, причем тут чувство меры? Вот живет гражданин, голова у него переполнена говном и он щедро делится с окружающими. Он выплескивает его в своем творчестве, изливает в интервью, а некоторым нравится его его говнецо, пробуют, обсуждают, сравнивают. Так вот и выходит, что не только писатель оказывается говноедом, но и поклонники его «творчества» > Эпатаж и чувство меры не должны пересекаться? У него очень сложные отношения с прессой и повышенным вниманием к собственной персоне. Отсюда и подобный «эпатаж». Надежда, что от омерзительного юродивого, наконец, отстанут и не будут следить за движениями, ловить слова (это его собственные заявления). Не читал интервью раннего Пелевина? Местами — мрак еще похлеще. Только вот Пелевин, в отличие от Сорокина решил просто интервью больше не давать. А Сорокин продолжает устраивать это натуралистичное шапито. По крайней мере, он не насаждает никому порождения своего сознания. И это — главное. Мне в этом плане жить просто. Я разделяю личность писателя и его творчество. Отпечаток особенностей личности «творца», его сексуальной и психической жизни, не должен ложиться на его произведение. Вернее, не так. Не стоит давать оценку какому-либо произведению, давая оценку тому, кто его написал. ИМХО, как говорится. Я считаю, что это замечательно, что есть такие люди, как Сорокин. Можно ссылаться на авторитетные источники теперь. Фекалии человека безвкусные [1] . Боюсь, я не смогу тебе ответить. Мне очень сложно (скорее даже — невозможно) постичь твою непростую логику. > Так вот и выходит, что не только писатель оказывается говноедом, но и поклонники его «творчества» прочитал книжку Сорокина и ты запомоенный? > Мне в этом плане жить просто. Я разделяю личность писателя и его творчество. Отпечаток особенностей личности «творца», его сексуальной и психической жизни, не должен ложиться на его произведение. Вернее, не так. Не стоит давать оценку какому-либо произведению, давая оценку тому, кто его написал. ИМХО, как говорится. У многих эта подростковая дурь с возрастом проходит. У некоторых — нет, так и живут идиотами. > прочитал книжку Сорокина и ты запомоенный? Прочитал книжку и поклонник творчества одно и то же? > Прочитал книжку и поклонник творчества одно и то же? а кто такой полконник творчества? наверное тот, кто читает его книжки, нет? > Вот живет гражданин, голова у него переполнена говном и он щедро делится с окружающими. Он выплескивает его в своем творчестве, изливает в интервью, а некоторым нравится его его говнецо, пробуют, обсуждают, сравнивают. источник |